В детские и юношеские годы я и мои товарищи, можно сказать, все без исключения, беззаветно любили и театр, и музыку. В театр, на выдающиеся спектакли, на гастрольные выступления оперных и драматических артистов или даже целых трупп, на концерты симфонические и камерные, с участием знаменитых дирижеров, пианистов, виолончелистов и скрипачей мы стремились попасть всегда и любым путем. Но сделать это было нелегко.
Существовали многочисленные препятствия, которые создавались строгими гимназическими правилами. В театр мы могли пойти только в праздник или накануне праздника. Кроме того, далеко не во всякий театр, не на всякий спектакль, во всяком случае только по письменному разрешению инспектора гимназии.
На небольшом бланке типографическим способом было напечатано: “Ученику 7-го класса Тифлисской 3-й гимназии (имя, фамилия) разрешено быть в субботу 1 ноября 1892 г. в Тифлисском казенном театре, на опере “Евгений Онегин”. Инспектор Шиляев”.
Посещение театра или концерта без подобного разрешения грозило исключением из гимназии. Большую и сложную задачу представлял собой также и вопрос о покупке билета в театр или на концерт. Самый дешевый билет на оперу стоил пятьдесят копеек, а это были очень большие деньги, которых большинство из нас не имело. В концертных залах, где не было галерки, вообще не было и дешевых билетов.
Тем не менее во имя любви к театру и к музыке мы шли на риск, не входили в обсуждение сложных юридических проблем и в острых случаях прорывались в зрительный зал зайцами. Без билета и без разрешения. Но это грозило осложнениями.
Помню, в начале девяностых годов в Тифлисе гастролировал знаменитый венский скрипач Ондржичек. В Тифлис он приехал из Петербурга и Москвы, а из Тифлиса должен был уехать на гастроли в Милан.
Разумеется, что все билеты на его концерты были немедленно распроданы по дорогим ценам и перед началом первого концерта не могло быть и речи о том, чтобы достать “лишний билетик”. Но мне на этот раз повезло. Ощупывая в кармане билет, я гордо сидел в двадцать третьем ряду на глазах у проходящих капельдинеров, которые бросали на меня подозрительные взгляды.
В силу условного рефлекса я отворачивал от них свою физиономию, хотя для этого не было никаких оснований, и настроился на концерт Сен-Санса, чакону Баха и произведения Паганини и Венявского. В начале концерта, как раз в тот момент, когда маэстро Ондржичек демонстрировал перед публикой свое неподражаемое фермато пианиссимо и все слушали его с величайшим вниманием, в партере вдруг будто разорвалась бомба или что-нибудь в этом роде.
Поднялся невероятный шум. Гляжу и вижу: впереди всех с азартом летит мой друг Петя Бебутов. Он прорвался сквозь линию огня с небольшим опозданием. За ним с торжествующими воплями несется толпа капельдинеров. Это очень напоминало охоту на зайца. Со всех сторон раздались крики:
— Что случилось? Что такое? Заяц! Заяц! Пожар? Какой там пожар, просто заяц... Прекратите шум! Безобразие! Заяц!
Бедный маэстро бросил свое фермато пианиссимо и долго не мог опомниться. Наконец порядок был восстановлен. Петя затерялся где-то в креслах партера, но на другой день ему пришлось познакомиться с гимназическим карцером, и надо сказать, что он легко отделался.
...Вскоре я, Петя Бебутов и Миша Спандарьян решили пробиться на престижный симфонический концерт, посвященный Чайковскому, в летнем помещении Тифлисского кружка. Это было ужасно трудно. В дверях стояли старшины клуба, настоящие церберы. Мы ждали момента. В дверях показалась седая умная голова драматурга Габриэла Сундукяна. В его пьесах мечутся по сцене, страдают или радуются, погибают или выходят победителями из жизненных бурь тифлисские купцы, пройдохи приказчики, авлабарские духанщики, подозрительные проходимцы, честные, но безвольные молодые люди, неспособные перестроить жизнь, девушки и женщины, томящиеся в этом темном царстве. Его комедии — “Еще одна жертва”, “Переполох”, “Пепо” — дают во всех театрах полные сборы. Его знаменитый водевиль “Ночной чих к добру” всегда идет под гомерический хохот зрительного зала. Вот идет писатель и драматург Ширванзаде, представительный, высокий, с открытым и ясным лицом, с большой поэтической шевелюрой. Его пьеса “Имела ли она право?” нашумела в Тифлисе, да и на всем Кавказе, и представляет собой злобу дня.
Прошли оперные артисты. Колоратурная певица Папаян, тенор Девиклер и мало кому известный начинающий артист из хористов бас Федор Шаляпин. На днях он пел в оперном театре небольшую сольную партию, но успеха не имел. Рецензенты “Тифлисского листка” и “Кавказа” забраковали его голос и манеру держаться на сцене. Но особенно обрушилась на него газета “Новое обозрение”. Рецензент этой газеты спрашивал, о чем думает дирекция оперного театра, поручая сольные партии бездарным хористам. И неужели господин Шаляпин надеется на то, что ему когда-нибудь посчастливится петь ответственную партию хотя бы в самом скромном театре? У Шаляпина светлые, шелковистые нежные волосы русского блондина, а лицо добродушного деревенского парня. Он крупный и, должно быть, сильный, но лицо у него доброе. Проходя мимо нас, он посмотрел дружелюбно, кажется, понял наши страдания.
Подъехали в собственной коляске на паре великолепных карабахских иноходцев две дочери миллиардера и нефтяного короля Александра Ивановича Манташева. Они в белых платьях с роскошными прическами работы парикмахера Берлемона, который недавно прибыл из Парижа в Тифлис и здесь, на Дворцовой улице, открыл модную дамскую парикмахерскую. В ушах у них бриллиантовые сережки, на руках золотые кольца и браслет. Завидные невесты для тех, кто любит деньги.
Прошли поэт Акакий Церетели, драматург Цагарели и опять артисты армянского и грузинского театров — Грачиа, Кипиани, Пиннемеджян, Абелян, Сапарова-Абашидзе, Алексеев-Месхеев. За ними прошествовали итальянский баритон Джузеппе Феррари, гастролирующий в Тифлисе. Промчался, жестикулируя и размахивая руками, в форменном сюртуке гражданского инженера городской архитектор Энфиаджянц, получивший за свою суматошность прозвище “Третий Звонок”.
Отец Миши Спандарьяна, который стоит около меня и нервно переступает с ноги на ногу, тоже архитектор. Он богатый и известный человек в городе, живет на широкую ногу, но у него дурная репутация. Говорят, что он проводит всевозможные аферы, разные денежные комбинации подозрительного свойства, обделывает темные делишки.
Это, конечно, не мешает его жене и двум красавицам дочерям щеголять дорогими платьями на театральных премьерах и концертах, а нa прогулках по Дворцовой улице гордо проходить мимо людей бедно одетых и бросать на них презрительные взгляды. Но у Миши денег не бывает. Отец не дает ему ни копейки. Скупой как черт.
Долго мы не решались привести в исполнение свой план и с открытыми ртами рассматривали проходящую публику, но за одну минуту до начала концерта, когда у входа скопилось много публики, мы все трое, как по сигналу, решительно бросились в атаку. Вперед!
Я и Петя Бебутов благополучно пролетели заграждение, но Мишу Спандарьяна дежурный старшина весьма ловко схватил сзади за штаны и вытащил назад. Поставив “пленного” перед собой, он сердито спросил: — Мальчик, как твоя фамилия? Испуганный Миша сказал правду: — Спандарьян. Дежурный старшина всплеснул руками: — Такой маленький, и уже Спандарьян?!
...Авлабар. Так назывался большой район города, заселенный по преимуществу мелкими торговцами, ремесленниками и прочим непритязательным людом. “Аристократию” здешних мест составляли городские мещане “мокалаки”, по их старинному наименованию, а “буржуазия” была представлена духанщиками. Население здесь почти исключительно состояло из армян и грузин. Русских здесь практически не было и очень мало было азербайджанцев, которые селились больше в районе Майдана, бань и улиц, расположенных вблизи магометанского кладбища.
Одно слово “Авлабар” тотчас рождало в воображении образ человека простого, работящего, остроумного, хотя и городского, но недостаточно образованного и без претензий нa европейскую культуру. Именно здесь искал и находил Габриэл Сундукян крупинки золота для своих изделий. Интеллигенция из европейской части города считала ниже своего достоинства заводить знакомства с жителями Авлабара, но и Авлабар критически смотрел в сторону Сололакских улиц.
На Авлабаре был и свой театр, армянский театр артиста П.А.Араксяна. В нем шли драмы, комедии и оперетки на армянском языке. Посещали этот театр исключительно жители Авлабара. Этот театр сыграл огромную роль в деле культурного развития местной публики. Достаточно сказать, что здесь шли такие пьесы, как “Гамлет” и “Отелло” Шекспира, “Разбойники” и “Орлеанская дева” Шиллера, “Анджело” Гюго, пьесы Островского, Сухово-Кобылина и, разумеется, Сундукяна.
На Винном Подъеме и на улицах, прилегающих к нему, настроение деловое. Здесь стучат молотки жестянщиков, здесь в миниатюрных магазинчиках мастера из Дагестана выделывают тонкие ювелирные изделия из серебра, здесь люди заключают сделки, торгуются, спорят, кричат, а иногда и дерутся. Надо сказать, что в этих местах драка часто носила характер уличного театрального представления или по меньшей мере спортивного состязания. Вокруг дерущихся быстро образовывался большой круг зрителей, стоявших плотным кольцом в несколько рядов. Из толпы выходили в центр круга два или три зрителя. Их можно сравнить с судьями на боксерском ринге или скорее с театральными сценариусами итальянской “комедии дель артэ”.
Эти итальянские пьесы, как известно, представляли собой только сценарий, а подлинный текст пьесы предоставлялось импровизировать актерам в момент представления. Импровизация сочного текста уличной тифлисской драки занимала весьма важное место в этом событии. “Секунданты” перебрасывались репликами с публикой, отвечали на вопросы, иногда в грустном тоне давали прогноз, чем кончится драка. Затем они разводили драчунов по краям площадки и делали вид, что пытаются прекратить поединок, но это выше их сил. Обхватив сзади за талию каждого из противников, которые в это время импровизировали патетический диалог, сценариусы поворачивали их лицом друг к другу, продолжая слегка сдерживать и успокаивать.
Когда наступал кульминационный момент диалога и публика давала понять секундантам, что теперь гуманистические идеи должны уступить место побуждениям иного порядка, они, подобно евангельскому Пилату, умывали руки и отпускали их. А для того чтобы их участие имело какой-нибудь смысл, они не только отпускали дуэлянтов, но и придавали им ускорение по направлению к противнику. Публика с энтузиазмом наблюдала это зрелище, и стоявший не очень далеко городовой, если это был грузин или армянин, вздыхал и жалел, что обязанности службы лишают его возможности подойти поближе. Но в то время дракой разрешались в Тифлисе не только уличные разногласия. В конце марта 1893 года в клубе, который назывался Тифлисским Собранием, между редактором газеты “Тифлисский Листок” Х.Г.Хачатуровым и редактором газеты “Нор Дар” С.С.Спандарьяном произошел спор по какому-то принципиальному вопросу. Разговор принимал все более острый характер и наконец завершился дракой. Члены клуба возмутились и потребовали от совета старшин, чтобы безобразники были примерно наказаны. Совет старшин решил созвать общее собрание всех членов клуба, посвященное этому вопросу, но когда дело дошло до баллотировки предложений, разгорелась всеобщая драка. Председатель закрыл заседание, засучил рукава и принял энергичное участие в потасовке...
Близко к Майдану подошла Сололакская гора, у подножья которой расположены бани. С этой стороны Сололакская гора особенно густо заселена поднимающимися почти до самой вершины узкими улицами и маленькими домами с балконами и застекленными галереями, старенькими и не претендующими на богатство.
Если подняться с этой стороны на вершину горы и стать лицом к Куре, то весь Тифлис откроется как на ладони. Извилистой, широкой лентой течет динамичная Кура, берущая свое начало где-то в Турции и впадающая в Каспийское море недалеко от Баку. На месте ее впадения находятся Сальяны, где расположены знаменитые рыбные промыслы, принадлежали братьям Питоевым (Питоянам), с именами которых в известной степени связана история развития театрального дела в Тифлисе.
Главным владельцем Сальянских промыслов был Исай (Есаи) Питоев. Его можно назвать тифлисским меценатом. Он был организатором “Тифлисского артистического общества” и субсидировал его деятельность. Это был театральный коллектив, объединявший талантливых людей, начинающих драматургов, музыкантов, певцов и главным образом драматических артистов.
Большой заслугой Исая Питоева надо признать то, что он незадолго до своей смерти выстроил на Головинском проспекте великолепный драматический театр по последнему слову техники, включая вращающуюся сцену. Его брат Иван не был так богат. Он жил скромно, был женат на француженке, маленькой актрисе одного из парижских театров. Многие годы он был художественным руководителем тифлисского оперного театра. Как живой, стоит он передо мною в черной ермолке, в пенсне, с небольшой острой бородкой и умными, добрыми глазами. Два его сына, Жорж и Петя, были моими товарищами. Жорж потом эмигрировал во Францию, стал актером и режиссером. Громкое имя приобрел также его сын Саша Питоефф. Кто тогда мог бы об этом подумать...
Подготовил Карен Микаэлян
