Теперь нам остается рассмотреть сам процесс географического распространения «ереси» и выяснить, насколько это окажется возможным, его хронологию.
Первое, то есть способ, каким конкретно распространялась «ересь», мы увидим, когда будем говорить о «каликах перехожих». В хронологических же сценах надо оперировать историческими фактами, строже локализованными во временном отношении. Самыми удобными будут зафиксированные летописями даты появления отдельных богомилов. Мы упоминали уже о волхвах в другой несколько связи. Теперь мы остановимся на тех «волхвах», которые, хотя и названы так летописью, на самом же деле являются не столько волхвами, сколько христианскими пророками, выходившими из недр богомильства, во всяком случае, связанные с богомильством, проповедываемыми ими учениями.
Первым мы упомянем не вполне достоверное выступление новгородского богомила, «высшего над жрецы славян», за свое красноречие прозванного Соловьем. Если дать веру этому преданию (Иоакимовская летопись), то мы получили бы вывод, что уже в конце Х века в Новгороде существует правильно организованная богомильская община, охватившая почти всех славян-новгородцев.
Это мало вероятно в таком виде. Но нет дыма без огня. Мог существовать пламенный и красноречивый проповедник апостольского христианства, названный богомилом, но он не был, конечно, «высшего над жрецы славян», хотя и обращался вероятнее всего именно к славянам, ибо их угнетенное положение и чуткость их язычества облегчало удачу проповеди именно у них. Но это только гипотеза.
Однако уже в 1004 году, то есть в самом начале XI века, мы имеем несомненный пример русского богомила, подверженного даже гонениям, словом, богомила в обычной для него обстановке жизни.
За 1004 год мы читаем в летописи:
«Того же лета митрополит Леон посади в темницу инока Андрияна скопца; укоряша бо сей церковные законы и епископы и пресвиторы и иноки».
Все здесь указывает на принадлежность Андрияна к богомильству: [10] и его иночество, даже его скопчество, укорение церковных уставов, отрицание властолюбивых притязаний высших иерархов и требования изменения иноческой жизни. Наконец, гонения митрополита окончательно выдают нам религиозную его физиономию и значение его проповеди. В этом не сомневаются также историки церкви и культуры, профессор Голубинский и академик Веселовский. Мочульский [11]прямо пишет:
«(Андрияна) совершенно основательно причисляют к этой (богомильской) секте, потому что он держался ее начал, восставал против церковных уставов и порицал епископов» пресвитеров, «иноков» – учение было дерзко и опасно».
Таким образом, вместе с XI веком на русской почве появляются первые проповедники богомилов, учившие истине, которую они же распространяли на Балканах. В летописном свидетельстве сохранились только негативные высказывания Андрияна, направленные к осуждению внешних церковных порядков, и нам остается только догадываться, в чем заключалось его положительное учение. Андриян, по-видимому, не одинок. Летопись случайно сохранила о нем память. У него могли быть последователи и учителя. Так, например, современная секта «духовных скопцов», богомильская по своему учению, наряду с Андрияном помнит и чтит богомила 1041 года, некоего «многострадального Моисея».
Тщательная законспирированность деятельности богомилов многих из них спасла от «лестного внимания» летописца. Поэтому мы теперь и знаем только немногих из них. Неутомимая их работа, этапы которой совпадали с этапами христианизации всего языческого народного массива, ясно сказалась позже в общем расцвете культуры, выросшей как христианский оазис в пустыне наносных форм нормано-византийской жизни.
Следующая, точно зафиксированная, дата переносит нас во вторую половину XI века и дает более полную картину распространения богомильства, еще чрезвычайно близкого язычеству.
В 1071 году в Белозерском крае вспыхивает целое народное движение под влиянием проповеди волхвов и до чрезвычайности встревожившее наместника Белозерского края, знатного боярина Яна, сына Вышатича.
Изложить их учение по одному летописному сказанию невозможно, ибо оно составляет только фрагмент [12]. Поэтому мы реставрируем это сказание [13], дополняя недостающий фрагмент из несомненно ему тождественной мордовской космогонической легенды, записанной в XII веке с полностью сохранившимися за 8 веков богомильскими элементами. Вот летописный фрагмент:
«Бог мылся, отерся ветхем, и сверже с небеси на землю. И распрся сотона с Богом, кому в нем сотворить человека и сотвори дьявол человека, а Бог душу вложи в он; тем же аще умрет человек, в землю идет только тело, а душа к Богу».
Начало легенды заключается по мордовской редакции в том, что человека задумал сотворить не Чам-Пас (Бог), а злой Шайтан. Он начал лепить тело человеку, но выходили из него то гады, то свиньи. Но Шайтан хотел создать человека по образу и подобию Чам-Паса. Он зовет птичку-мышь свить гнездо на конце ветошки («ветхем» нашей летописи), которым Чам-Пас утирается, и развести там детей. От тяжести ветошка упадает. Когда она упала, Шайтан отер свой слепок и получился человек – образ и подобие божье. Но оживить его он не мог. Тогда Бог вдохнул в него дух... и дальше повторение нашего летописного фрагмента.
Эта легенда с одной стороны коренится глубочайшим образом в самых недрах язычества (похожие сказки-мифы есть даже у каряков), с другой, есть несомненный продукт богомильской проповеди дуалистического учения.
Христианская терминология (Сатана) указывает по крайней мере на некоторое знакомство с ним и даже на сродство с ним, на приятие его. Иначе Чам-Пас не был бы назван Богом, а Шайтан– Сатаной.
Но раз легенда в целом не изменилась, значит, здесь имело место восприятие такого христианства, которое приносило космогонию, похожую на языческую, а таким и было как раз христианство богомильское. Только оно несло свершение мифам-предчувствиям язычества.
«Даже кудесники северо-восточной Руси, поднимавшие общую народную вооруженную вражду против христианского духовенства... откуда-то успевшие усвоить христианские понятия о Боге, Сатане и об ангелах, высказали то же дуалистическое учение, подобное гностическому манихейству и богомильству». (Щапов А. Указ. соч.)
Такой смешанностью будут обладать все легенды этого периода, но чем дальше, тем более торжествующими, побеждающими будут христианские мотивы» так что, например, в духовных стихах калик перехожих (XII–XIII вв.) мы уже не отыщем явных языческих следов. Не умрешь – не воскреснешь! В таком, и только в таком смысле умерло и язычество.
Следующие факты мы имеем уже в XII веке [14]. Именно в 1123 году митрополит Никита «затвори» в темнице города Синельна Дмитрия «зла еретика».
Еретичество и преследование Дмитра указывает на его принадлежность не язычеству просто, а именно «ереси», то есть особо преследуемому богомильству.
Татищев замечает, что Дмитр так же, как Андриян, отрицает церковные уставы. Эти намеки ни в какой мере не могут покрывать всей деятельности Дмитра, даже в ее отрицающей-обличающей части, но они позволяют нам счесть и его за одного из этих «бродячих апостолов», воскресивших уже на русской почве в XII веке подлинные традиции первохристианства [15].
Наконец, последним мы упомянем еретика Мартина, появившегося в Киеве в 1149 году, которого, например, Петрищев прямо называет «манихейским проповедником», указывая на его обличения церковной иерархии, на неизменный его успех среди простого народа и низшего духовенства. Мартин был жестоко преследуем и сожжен на костре.
Приведенные факты дают нам возможность подвести некоторые итоги, которые мы дополним в последующем рассмотрении калик перехожих.
Наряду с трескуче-победоносным шествием византийского «православия», с начала XI века идет незаметное, почти индивидуальное проникновение богомильских пророков, проповедь которых дает сначала только местные результаты. Это поддонное просачивание, диффузия богомильских идей, с одной стороны, давало мощные взрывы народных восстаний (восстание в Белозерском крае в 1071 году) и героические индивидуальные выступления пророков-мучеников (Андриян, Дмитр, Мартин и др.), а с другой стороны, проникала медленно, но верно в глубину народного сознания, служа фундаментом в создании народной культуры.
Истинная христианизация требует времени, проникновение ее идей идет очень медленно; мы увидим эффект этой диффузии позже, уже в XII и XIII веках.
