Мы видим, сколь многогранно и в то же время синтетично проявилась впервые христианская русская культура.
Еще только с XI веком начинается проникновение в народ гностико-богомильских идей, дуализма, понимание проблемы зла и борьбы с ним, подлинный образ Христа как Спасителя и Освободителя, а не темный запутанный византийский «Христос-Искупитель», затем идеал духовного рыцаря Егория, Вавилы и Ильи, как уже в XII и XIII веках эта живая струя ярко проявилась в народной культуре Киевской Руси, которая так же мало была связана с древне-Киевской государственностью, насколько тесно переплетена с этой «еретической» традицией.
«На Великой Руси стихи исключительно принадлежат творчеству народному»... «нет ни малейшего следа, чтобы наше духовенство... сочинило их или собственно им покровительствовало». (Безсонов П. Указ. соч.)
История культуры имеет дело с апокрифами, государственная эволюция не была бы понята без учета переводной официально-православной литературы. Народ, как сухая губка живительную влагу, жадно впитывал в себя все, что несло с собой «ересь», ассимилировал творчески все привносимые ею факты, полностью воспринял ее учение. В то же время он оставался холодным к инквизиторски навязываемому ему догмату и канону, однако всегда радостно принимал лик Христа, когда его с трудом удавалось проглядеть в рамках казенщины из-под позолоты официального культа. Это противопоставление «устной» народной и «письменной» клерикальной культуры сохранилось в позднейших веках русской истории. Буслаев, говоря о литературе, указывает на глубокое непонимание народного эпоса, который служил не «источником русской литературы, а мишенью для сатирических выпадов»:
«Охранительная литература... представляет собой явление чудовищное, в цивилизованных странах небывалое... (Она) состоит... во враждебных отношениях к народности, как пришлый завоеватель, который силою покоряет себе туземные массы, как эгоистический плантатор, который, игнорируя нравы и убеждения своих невольников, позолочивает им цепи лоском европейского комфорта» [21].
Струя апостольского христианства, родив культуру XII и XIII веков, не оказалась достаточной для того, чтобы дать «Апостольскую Русскую Церковь». Поэтому, когда засорилась связь, затерялись корни, непосредственность традиции, ее преемства – затушевались, исчезли и ее живые соки, и народу внешне оставалось одно православие, которое он, вообще говоря, с известными оговорками и принял.
Но это не мешало ему навсегда запомнить свой двенадцатый век. Всю духовную его историю нужно понимать как стремление к этому XII веку, как безудержную волю к воссоединению с его истоками, как искание потерянного Града за оградой видимой церкви. Сила этого стремления движет новгородскими стригольниками (XIV век) и великим искателем русским Матвеем Башкиным, заволжской Школой старцев (XV век) и главой ее Нилом Сорским, когда он идет учиться у афонских полуеретиков-психастов; позже – Великим расколом и серафическим Аввакумом; духовным сектантством, русским и украинским каликой-богомилом XVIII века Сковородою.
Молебен у Святого Яра есть окончательный, живой символ всей духовной русской истории.
Народ, культура которого родилась под звон колоколов Монсальвата, потом замолкших, не раз припадал к земле, не раз уходил в страннический и подвижнический путь, ища снова услышать волшебный звон. И дано ему было. Теперь каждый, у кого чисто сердце и «кто больше жизни в Граде быть восхочет», увидит маковки золотых китежских церквей в светлых водах Святого озера, услышит звон подводных колоколов его!
