Чтобы понять, что здесь произошло, под влиянием каких новых факторов стало обогащаться и эволюционировать язычество, нам надо вспомнить ту традицию апостольского христианства, которая скрыто жила на почве Византии, а в Болгарии, с которой так тесно было связано появление у нас официального христианства, переживала как раз в эту эпоху пору своего расцвета, под названием «болгарской богомильской ереси», долженствовавшим выразить всю степень презрения к ней аристократической «церкви».
Апостольское христианство отличалось своим стремлением к распространению, к проповеди. В XII веке, мы знаем, оно охватило всю область Средиземноморья, несмотря на жестокие преследования, переходящие порой в настоящий террор, направленный против его отдельных носителей. В Х–XI веках оно пропитывало собой жизнь Балканского полуострова, везде сосуществуя с византийским православием, насаждаемым господствующим классом, слитым с его государством. Богомильство, напротив, будучи движением совершенно анархическим, пропитывало собой самые недра нации.
Расстановка общественных сил и связанное с ней распределение религиозных интересов подсказывают нам, куда, по какому руслу должно было устремляться влияние «ереси». В других странах ее появление давало религиозное оформление до нее сосуществовавшему общественному антагонизму государства и нации, здесь же намечалось и их религиозное разделение. Появление богомильства естественно должно было еще углубить его. Специальные условия развития русской исторической жизни создали возможность появления двух совершенно различных обособленных культур, возникших от разных религиозно-общественных импульсов и на разных этнических почвах: чахлая, заимствованная, переводная нормано-византийская культура и самобытная славянская, преображенная христианством.
«Легенда за легендой проникают в народ из богомильской проповеди и оживают вновь в народном сознании в виде стиха, сказки, поверья, местного сказания. Все это – блестки, отлетевшие от пышного дерева богомильского баснословия». (Аничков Е. Указ. соч.)
Наша религиозная связь с Болгарией несомненна. Было бы странно, если бы мы не имели и влияния ереси, насыщавшей тогда балканскую почву. Мы увидим сейчас, что влияние это было, что оно прямо притягивалось, призывалось гением народа, чутко откликнувшегося на первые же слова подлинного благовествования. Национальный гений сразу же пробудился к новой жизни для этой встречи.
Народ ответил торжествующей песней на первую подлинную Весть о Христе, создал культуру подлинно христианскую, которая заложила фундамент всему зданию русской культуры.
«Между Церковью и духовным стихом стоит главное его содержание: апокриф. Самостоятельно... явилась поэзия двоеверия, ереси, богомильства, христианской мифологии, апокрифический духовный стих. Это не была уступка официального христианства, не компромисс, не приспособление. Все это шло помимо него... из недр самого народа. Народ ответил песней навстречу вносимому в его среду свету Христова учения, и песня эта – духовные стихи. Их нельзя изучать независимо от отреченных книг с их легендами, вошедшими позднее в состав сказок». (Аничков, Е. Указ. соч.)
Какой мелкой и ничтожной оказалась тогда внешне победившая норманская государственность, какой чахлой, но все же тлетворной, ее наносная культура. Насколько беспомощными оказались ее мертвящие жизнь идеалы. Насколько поверхностно еще охватила норманская государственность жизнь и проявления славянской нации!
«Живое чувство народности сквозит во всех проявлениях древнекиевского быта. Суровая аскетическая регламентация жизни, исходившая из стен Киево-Печерского монастыря, не могла подавить движения народной жизни, исполненной свежих поэтических начал. Движение было настолько сильно, что проникало в притворы и на хоры храмов, в фресковую живопись и водило пером монахов-писателей». (Булашев. «Украинский народ в своих легендах...» Вып. 1. Киев, 1909).
Словом, в XI и затем в XII веках язычество восточных славян сталкивается с долгожданным, преображающим христианством, которое является на русскую почву под кличкой «болгарской ереси», приносит образы и мифы своих мистерий и рождает ответную песнь – устную и апокрифическую литературу, духовный стих, сказку и былину, которые не могут быть поняты вне этих влияний, и которые согласно говорят о невиданной высоте представляемой ими культуры. Факт этого влияния знали все историки.
«Манихейство, вместе с остатками гностицизма, питало все дуалистические секты средневековья – павликианство, богомильство,– и вместе с ними поддерживало и умножало литературу апокрифов. Эта литература из Болгарии хлынула к нам в период домонгольский и бросила в народные массы дуалистические воззрения, залегающие в недрах народного сознания и поныне». (Андреев И. Новый энциклопедический словарь Ф. Брокгауза и И. Эфрона, т, 25, с. 603)
«Рядом с непосредственным воздействием христианской книжности на народную поэзию идет и другая волна. Она таится в глубинах народного сознания, запретная и гонимая официальной церковью... Апокриф ближе к фольклору... Он главный источник самых ярких народно-поэтических представлений. Он пришелся более по вкусу творцам народной поэзии». (Аничков Е. Указ. соч.)
«С Х века, или вернее, с XI апокрифическая повесть переходит в народ и народнеет, она дает содержание повести, романам, фабльо и доходит до анекдота и прибаутки. Так было на Западе. Но и в восточной группе происходит подобное брожение. «Отреченная литература» разбилась на книжную повесть, русскую былину, на арабские и русские сказки». (Веселовский А. Указ. соч.)
«В своем развитии народное миросозерцание подвергалось особенно сильному влиянию «ложной», «отреченной» литературы... Апокрифы широко распространились по всему лицу земли русской, оказали громадное влияние на наше образование, на нашу письменность, вошли в существо народного предания, его религиозных верований и космических представлений». (Булашев. Указ. соч.)
Факт влияния богомильства на русскую культуру не только знали все историки, но некоторые даже правильно его оценивали:
«...богатство апокрифического, преимущественно богомильского материала, наполняющее наши заговоры, суеверия и нравоучительные трактаты, наконец, наши духовные стихи. Известно, что одна из любимых тем составляет легенда о Варлааме и Иосафате, аналогами которой охотно пользовались проповедники западных катаров... Старший, основной стих наших калик не только коренится в представлениях дуалистической ереси, но и определяется составом главной ее учительской книги, содержание которой он сохранил иногда вернее дошедших до нас русских текстов апокрифа; я говорю о так называемой Голубиной Книге» [7].
«Не только народные, мирские грамотники, но и священнослужители с особенным сочувствием читали апокрифические книги и сочиняли новые отреченные статьи, предпочитая их византийским источникам знания». (Щапов А. П. Смесь христианства с язычеством. Сочинения, т. 1. Спб. 1906)
«Народное религиозное сознание, минуя византийское православие, шло прямо от анимизма к эсхатолическому расколу или духовному сектанству». (Никольский Н. М.)
Выше мы пытались доказать, что основы подлинного учения первохристианства присутствовали во всех связанных с ним ересях. Учение «ересей» и первохристианства неожиданно ярко и органически сказывается в народной культуре, пропитывая всю устную народную литературу до сих пор, очевидно, развиваясь, углубляясь и питаясь все тем же импульсом, который хлынул на Русь в XI–XII веках.
«В бездне народных книг, тетрадок, лубочных картин, «отреченным» книгам и по сию пору принадлежит самое видное место». (Булашев. Указ. соч.)
Эта сохранность «еретического» предания в народе знаменует глубину его проникновения, степень его конгениальности народному гению.
Основное отличие «еретического» учения о мире и человеке есть дуализм, то есть мысль об участии темной силы в создании видимого мира и телесной природы человека. Отсюда уже вытекает христология и учение о спасении мира. Этот дуализм свойственен всем начальным арийским религиям и в этом их коренное разделение с религиями семитскими, никогда этого дуализма не предчувствовавшими. Египтяне, например, изумлялись той настойчивости, с которой семиты утверждали и подчеркивали происхождение материального мира непосредственно от Бога. Арийцам эта ошибка с самого начала их религиозного развития никогда не была свойственна. На первоначальных стадиях арийского анимизма, кстати сказать, тоже семитству чуждого, сам вопрос о происхождении мира и человека мог не ставиться, и тогда, естественно, на него и не была ответа. Но когда сознание арийца возвышалось до постановки задачи, то в ответах неизбежно появлялись разные оттенки дуалистического принципа, который после соприкосновения с истинным христианством получил только углубление, подтверждение и, как всегда, христианское «исполнение». То же было у славян. Гельмгольд свидетельствует:
«Есть у славян удивительное заблуждение... признание, что счастье зависит от доброго бога, несчастье от злого. Поэтому также они злого на своем языке называют Дьявол или Чернобог, то есть Черный бог».
Здесь учение изложено в столь определенной форме, что можно заподозрить уже непосредственное влияние христианства. Миссионера, конечно, удивляет не языческий, а еретический, с его точки зрения, факт. Во всяком случае, это уже не простой анимизм, а попытка ответа на основные религиозные проблемы.
«Древние теогонические и космогонические предания славяно-русского язычества, встретившись в начале христианской эпохи с церковно-библейским учением о Боге и мире, не скоро исчезли, а частью сохранили старое, мифологическое значение, частью приняли оттенок апокрифически-христианский, или, частнее, гностико-богомильский».
«Народ всегда высказывал и высказывает свои теологические и космологические понятия, с одной стороны, в мифологических образах, с другой – по апокрифам, отзывающим гностикобогомильским учением». (Щапов А. Указ. соч.)
В пересказе одной дуалистической богомильской легенды встречается имя Дажьбога (sic!), что указывает на их внутреннее родство. Здесь происходило уже подчеркнутое нами раскрытие, а не зачеркивание язычества.
Рассмотрим, следуя Булашеву [8] и Н. П. Барсову [9], процесс этого взаимного проникновения на украинской почве:
«На почве частью староязыческих, частью христианских апокрифов, сказаний и преданий в среде щедро одаренного поэтическим творчеством украинского народа возникает обширный цикл легенд, обнимающих содержанием своим все стороны незамысловатой жизни его».
«Украинская литература «странствующих повестей» прежде всего получила свое содержание из Византии, особенно через дуалистические секты южных славян».
«Главным источником всех украинских легенд о сотворении мира является «отреченный» Апокалипсис Иоанна Богослова, а еще ближе «Беседа трех святителей» и «Свиток божественных книг», в которых излагаются космогонические сведения в дуалистическом духе Ирана, точнее, космогоническое учение богомильской ереси». (Булашев. Указ. соч.)
Другим центральным «еретическим» первоисточником является Глубинная или так называемая «Голубиная Книга», данная якобы Христом на Фаворской горе, в которой описано:
«яко же на небеси и на земли и в безднах и всякой вещи человечестей и всякому дыханию небесному и земному правда и кривда».
Несомненная фактическая связь этой книги с «еретической» традицией углубляется, когда мы вспомним, что это тождественно Великим Мистериям, упоминаемым Климентом Александрийским, «после которых не остается ничего непознанного во всей вселенной и остается только созерцать и понимать природу вещей».
Каково же космогоническое учение этих источников? В полном согласии с первохристианством они учат, что кроме мира видимого, материального, есть мир невидимый, духовный. Жизнь душ протекает в этом мире.
О происхождении материального мира рассказывает подробно легенда, чрезвычайно распространенная и коренящаяся еще в космогонических мифах язычества:
Когда не было ни земли, ни неба, все занимала собою вода. Бог посылает будущего Черта на дно морское достать землю, но предупреждает его, что это надо сделать во имя Бога, иначе землю достать нельзя. Черт ослушался Бога и взял землю в рот во имя свое, но, пока он выплывал на поверхность, водой вымыло всю землю. Два раза нырял таким образом Черт и, наконец, понял свое бессилие так победить Бога.
Тогда он решается на новую хитрость. Берет землю во имя Бога, поднимается на поверхность, но отдает Богу не всю взятую им землю.
Бог насеял «восточную сторону и стала там чудная, прекрасная земля». Земля, утаенная Чертом за щекой, стала расти и пухнуть, а щеку раздувать. И пришлось ему выплюнуть землю, она попала в северную сторону и стала тут земля «холодная, каменистая и нехлебородная».
Вспомним манихейское сказание о том, что все наши стихии суть смеси двух стихий, наш ветер – смесь тихого веяния с чадом и т. д.
Дуализм пронизывает народные мифы и легенды славян.
«Украинские легенды – общеарийские с явными апокрифическими следами и густой дуалистической окраской». (Булашов. Указ. соч.)
«Болгарские басни о двух началах и о двух природах в человеке распространяются с изумительной быстротой и проникают замечательно глубоко в народ. Известно, что «Свиток божественных книг» ...породил массу народных сказаний, встречаемых от Галиции до Заонежья, даже до страны черемисов. Известно, что это литературное предание... проникает в карпатские колядки...» (Кирпичников А. О славянских божествах и Перуне. ЖМНП, 1885, кн. 9)
Дальше идет важнейший момент: Бог при создании человека дает ему «самовласть». Мы докажем, что здесь в «ереси» корни того «самовластья», о которой с такой пламенностью пишет Вассиан Патрикеев, первый «публицист» заволжской школы старцев, о котором позже упрямо повторяет раскольничий начетчик Докукин: «надлежит человеку самовластну быть».
Вслед за вождями весь народ повторяет требование об этом самовластии, ибо он имеет в самих недрах своих сознание его, из которого и вытекала в свое время его анархическая архаика. Но никогда он не смог в XVII и XVIII веках с такой силой повторить его, если бы не было этому религиозной санкции, если бы в корне его христианизации не лежало бы это дуалистическое учение, которое самым основным догматом своим говорило о всеобщем освобождении и раскрепощении и в котором нельзя даже различить было, где идет изложение учения, где начинается пламенный призыв к борьбе.
Но вернемся к легендам. Здесь мы приближаемся к следующему моменту: Черт есть создатель общественной неурядицы. Иначе говоря. Черт всегда с государством, которое так ненавидит народ, ибо оно нарушает самим Богом данное «самовластие», Бог же, следовательно, с народом, с нацией. Последнее свое выражение эта мысль получила в XVII–XVIII веках, когда нация последний раз, и впервые вполне сознательно, противопоставила себя чуждому ей государству. Царь есть «антихрист», бояре – «антихристовы слуги», эмблема государства – знаки апокалипсического зверя.
Но для такой ясности, для возможности так кристаллизовать идею, необходим долгий путь, наполненный большим творчески преодоленным страданием. Россия прошла этот путь – одно существование Раскола, его учение, нас убеждает в этом.
Повествование о грехе и изгнании из рая сильно отклоняется от соответственного библейского сказания. К грехопадению приурочивают появление похоти; появление «одежд кожаных» толкуется вопреки церковно-ветхо-заветному преданию как появление тела, покрытого кожей, вносящего все особенности половой природы человека, наполовину созданного Чертом.
На Ветхий завет в народе укрепился полусерьезный, полунасмешливый, но чрезвычайно мудрый и распространенный взгляд: «Кто прочтет Библию, тот с ума сойдет». Поэтому нет здорового человека, который прочел ее. Напротив, общеизвестно, как хорошо русский народ знает, хотя бы внешне Евангелие, как часто цитирует евангельские тексты, какой яркий образ упрямого, но действительно осведомленного «начетчика» дал он. Сухая регламентация жизни в Библии, всячески навязываемая государственной церковью, не могла вызвать к себе другого отношения в народе, совершенно иначе встретившем гонимое антибиблейское христианство.
«(Апокрифы) популярны в народе. Их образы много дают народной фантазии, не отвыкшей еще от мифической деятельности мысли. Они расцветали песней, сказкой, в них протест народного язычества против политической централизации церкви». (Веселовский А. Н. Указ. соч.)
Когда пишется официальная история, история Русского Государства, история его учреждений, история его права, то есть история уничтожения народа, то говорят, и вполне справедливо, только о клерикальной письменности, о церковных канонах, всякая же литературная история, история культуры фактически только и говорят об апокрифах и, следовательно, о скрывающейся в них «ереси».
«С литературной точки зрения, апокрифические сказания составляют обширную область богатого религиозного эпоса, в котором посреди заблуждений и анахронизмов... встречаются много замечательных идей, смелых и поэтических картин.
Поэтому эти сказания были всегда любимы, переходили от одного народа к другому, проникали в искусство и литературу, доставляли... сюжеты для поэзии, живописи и скульптуры и вообще имели огромное влияние на склад тех религиозных народных понятий, которые до сих пор существуют в народных массах!» (Порфирьев М. Я. Апокрифические сказания о ветхозаветных лицах и событиях)
«От периода расцвета богомильской словесности на славянском юге и в русских сказках отложились сюжеты, проникнутые идеей метампсихоза, безграничного сочувствия ко всем живым существам, идеалами самопожертвования, презрения к богатству и благам жизни, верой в конечное торжество добра и правды». (Халанский М.)
«...древнейшим и до конца XVIII века почти единственным, а доныне преобладающим в народном искусстве (иконографическим) изображением величайшего христианского события – Воскресения Христова– является изображение «сошествия в ад», построенное всецело на повествовании апокрифического евангелия Никодима». (Дурылин С. Рихард Вагнер и Россия. Мусагет. М., 1913)
